В Кыргызстане завершился проект «Доверие суду». Эту программу Международной организации по праву развития (IDLO) реализовали для нашего судейского корпуса за счет донорских средств USAID. Цель важная — вернуть общественное доверие к судебной системе.
Очевидно, что этого не произошло. Судьям не доверяют. Сами судьи продолжают демонстрировать абсолютную неспособность принимать судьбоносные решения самостоятельно.
28 сентября глава правовой клиники «Адилет» Чолпон Джакупова была на закрытии программы IDLO «Доверие суду». Как член Совета по реформированию судебной системы она хотела выступить перед служителями Фемиды. Но ей не дали слова. Это нонсенс.
«Реформирование судов в Кыргызстане превратилось в междусобойчик. Миллионы бюджетных и донорских средств фактически тратятся впустую», — заявила Чолпон Идиновна 24.kg.
В интервью она рассказала о том, что подтолкнуло ее на столь неутешительные выводы.
— Чолпон Идиновна, честно говоря, журналисты даже не знали о завершении очередного проекта по реформированию судов. Прессу почему-то на это мероприятие не позвали...
— Не позвали СМИ потому, что журналисты стали бы задавать неудобные вопросы, которые исполнителям программы, очевидно, не нужны. Иначе это не объяснить.
— Расскажите, пожалуйста, что это за программа?
— «Доверие суду» — это программа, которая реализовывалась Международной организацией по праву развития (IDLO) за счет донорских средств USAID с марта 2018 года по сентябрь этого. Исходя из названия, она направлена на повышение общественного доверия к судебной системе. Но на деле вышло иначе.
В ее составе оказались только бывшие судьи, а бенефициарами — конечными получателями — выступили действующие судьи. Налицо конфликт интересов.
В итоге на закрытии программы они сидели и нахваливали друг друга: «Ах, какая хорошая реформа у нас вышла». Получился эдакий междусобойчик на многомиллионные деньги доноров.
На мероприятии я попыталась задать вопросы. Было потрачено $3,2 миллиона. Насколько по итогу повысилось доверие народа к судам? Каковы были критерии оценки?
Мне не дали возможности выступить. Оценку проделанной работе давали только те, кто получал за нее финансирование.
— Насколько знаю, в рамках этого проекта залы судов были оснащены аппаратурой аудио- и видеофиксации.
— Да, на мероприятии озвучивалась информация о том, что ею оснащены 80 процентов залов судебных заседаний. Суды нашпиговали аппаратурой, но работает ли она? Может ли участник процесса свободно получить эти записи? Вот в чем вопрос.
На одном из недавних процессов я попыталась выяснить включена ли аппаратура. Сам судья, секретарь суда ответили, что не знают этого. При этом своим решением судья не допустил к участию в процессе прессу.
Вы можете обвешать судью камерами и микрофонами с ног до головы. Какой в этом толк, если нет контроля за исполнением самой нормы. Все потому, что сами же судьи не хотят фиксировать то, как беспредельно и позорно они ведут процессы.
Сколько можно вливать бюджетные и донорские деньги в систему судов? У нас система здравоохранения и образования столько не получает.
На закрытии программы я хотела выступить и сказать, хорошо, скоро начнется третья фаза — еще один проект, осуществляемый все тем же Фредом Хьюстоном (региональный директор Международной организации по праву развития (IDLO). — Прим. 24.kg). Пусть оценят, как ведется аудио- и видеофиксация, как происходит протоколирование судебных процессов и прочее. Не дали озвучить и это.
— Сами доноры разве не интересуются результатами вложенных средств?
— Представьте себе, что такое отчетность в USAID — организации, финансируемой за счет американских налогоплательщиков. Это огромная структура, поддерживающая программы по всему миру. Отчетность есть. Проблема в критериях, которые закладываются в них исполнителями — они не качественные, а количественные, как и в этом случае.
Далекий от наших реалий гражданин США получает документ, в котором указывается, что 80 процентов судов обеспечены аппаратурой. Для него это отличная цифра. Или, что 73 процента кыргызстанцев доверяют судам. А такие цифры в международных отчетах тоже фигурируют.
Я, как человек, постоянно участвующий в процессах, больше поверю в то, что судам у нас доверяют 7,3 процента опрошенных.
— А такой опрос проводился?
— Да в рамках этой же программы в 2018 году. Когда я услышала итоги, поинтересовалась методикой исследования.
Выяснилось, что анкетирование проводилось... секретарями судов.
А теперь представьте, что вы пришли на процесс, перед которым у вас спрашивают, довольны ли вы судьей, не опаздывает ли он на заседания... И задает эти вопросы сотрудник суда. Даже если у вас уйма претензий — вы промолчите. На кону ваша судьба. Безусловно, в рамках проекта было сделано немало хорошего — тренинги по повышению образования судей и прочее. Но такие моменты сводят всю суть работы к нулю.
— В рамках реформы было введено новшество — институт следственных судей. Как он показал себя на практике?
— На практике это выглядит так: что следователь говорит и просит, то следственный судья и делает. Опять-таки, на одном из недавних моих процессов, когда решался вопрос о продлении санкции подзащитному, на судебное заседание пришел не следователь ГКНБ, а сотрудник, участвовавший в следственной группе. Он открыто признался, что не ознакомлен с материалами дела. При этом ходатайствовал о продлении ареста моему подзащитному.
По закону судья должен был перенести заседание — дать новому участнику процесса время на ознакомление с материалами либо затребовать участия следователя с ними ознакомленного. Ничего этого сделано не было. Арест продлили. А ведь институт следственных судей задумывался как орган, дающий оценку законности следствия. Из дефицитного республиканского бюджета мы в очередной раз профинансировали нерабочий орган. Жаль, что мы не жалеем денег на судей, но жалеем на медицину и образование.
— На ваш взгляд, в какой момент началось разрушение судебной системы?
— На мой взгляд, в 2010 году. После известных событий в систему начали протаскивать людей не по профессиональным признакам, а по революционным.
Большой пласт профессионалов уволили без разбора. Вместо того, чтобы набирать специалистов, стали набирать лояльных к партии власти.
Результат не заставил себя долго ждать. Если сравнить уровень судей начала 2000-х и сегодняшних — это небо и земля. Судьи старой школы отличались более высокой профессиональной культурой и большими знаниями.
— А как же созданный еще при «временщиках» Совет по отбору судей. Его задачей как раз было проведение честного и прозрачного отбора.
— Идея была хорошая. Но посмотрите, для примера, как отбираются судьи в мировой практике. Допустим, во Франции. Там существуют центры по подготовке судей и судейского корпуса. Претенденты обучаются, получают стипендии. Удачно сдавших экзамены по итогу направляют на работу.
У нас тоже создали аналогичный центр. Но нет ни стипендий, ни общежитий. Молодые, мотивированные специалисты из регионов автоматически выпадают из процесса. У них просто нет денег на то, чтобы приезжать в Бишкек, жить здесь и учиться.
Успешно сдать экзамены у нас недостаточно. Нужно пройти через Совет по отбору судей. А там начинаются финансовые моменты — нужно «отстегивать», доказывать свою причастность к элитарному клубу деньгами и связями. Судьями у нас могут быть только дети обеспеченных людей и власть имущих. Изначально формат был хороший, но всю его суть выхолостили.
— Бытует мнение, что от судебного произвола в большей степени страдают бывшие чиновники — фигуранты так называемых политических дел. Вы с этим согласны?
— Нет. Потому что оказав «услугу» политикам, судья по неприличным поручениям попадает в особую касту тех, кого трогать нельзя. В конечном итоге это вырабатывает у него привычку выносить решения не по совести, а сугубо из личных интересов. Ведь он защищен. Со временем этот процесс затрагивает и рядовых граждан.
— В дни политических кризисов одни из самых частых требований, которые мы слышим на площадях — честные и прозрачные суды. Раз за разом...
— Верно. Потому что суд — это последний бастион защиты для человека. Это место, которое может и должно защищать его от любых форм произвола и беззакония.
Когда человеку негде найти справедливость — он выходит на площадь.
Задача судов заключается еще и в том, чтобы снимать с общества протестный накал. А у нас с этим большие проблемы. С развала судов начинается развал всех государственных институтов и органов.
— Выход есть?
— Мы дошли до той грани, когда нам нужно думать о создании иных институтов, способных пресекать судебный беспредел на корню. Я как член Совета по реформированию судебной системы при президенте планирую обратиться к Садыру Жапарову. Хочу предложить создание группы при совете из числа людей, с судебной системой не связанных — журналистов, экспертов и прочих, которые могли бы проводить мониторинг, следить за тем, работает ли аппаратура аудио- и видеофиксации и так далее. Потому что при выключенных камерах судьи сегодня продолжают действовать по старинке. И никакие тренинги иному их не научат.
— Надеетесь, что вас услышат?
— Напомню, что нынешний глава государства, приходя во власть, одной из первостепенных задач провозгласил наведение порядка в судах. В свое время, по его же признанию, он сам стал жертвой беспредела судебной системы.
Если сегодня Садыр Жапаров промолчит или ответит отрицательно, для меня это будет означать одно — возможно, он не извлек уроков.
